18 июля 2021 года этот мир покинул один из самых известных деятелей словацкой культуры XX века, юморист, драматург, писатель и актер Милан Ласица. До последней минуты своей жизни он занимался любимым делом и ушел, закончив выступление с песней «Я оптимист» на своем последнем концерте.
Наибольшую известность и успех Милану Ласице принесла их совместная деятельность в паре с комиком, актером и писателем Юлиусом Сатинским, с которым они еще в годы студенчества начали вместе выступать в авторских театральных представлениях.
В своем творчестве они посредством своеобразного юмора с элементами иронии реагировали на актуальные общественные события (их деятельность пришлась на годы коммунистического режима и усиленной цензуры в бывшей Чехословакии) и на жизнь как таковую. Вместе они открыли новый этап в развитии словацкого театра, в частности юмора, склонившись к интеллектуально-сатирическому взгляду на мир.
Милан Ласица говорил: «Я всю жизнь стремился встать на сцену и сказать что-нибудь, что рассмешит людей».
Почтить память заслуженных героев словацкой сцены мы решили переводом эссе Любомира Фелдека, посвященным их творчеству, которое вошло в собрание его трудов по истории словацкой литературы.
ТЕАТР СЛОВА
В пьесе «Кто-то есть за дверью» есть сцена, в которой один из пары Л+С[1] получает по телефону предложение о работе в должности музейного экспоната типичного словака.
Мы попробуем разобраться, какой сценический предлог есть у двух опытных театралов для того, чтобы создать эту сцену на основе именно такого мотива.
Может быть, они сделали это из-за представившейся возможности показать живого человека в роли манекена? Старый добрый случай для небольшой демонстрации актерского движения?
Нисколько – ведь музей, в конце концов, на сцене даже не появляется. Также, как и в античном театре, основное место действия остается вне сцены, а на подмостках оно упоминается только благодаря вести, которую приносит современный посол – телефон.
Здесь не нужна особая смекалка, чтобы понять, что Л+С использовали мотив музея совсем по другим соображениям. Хоть там и имела место возможность продемонстрировать актерскую игру, все же это была возможность иного плана – для игры со словом.
То самое слово, предназначенное для игры, мы находим в конце сцены. Тогда, когда Л. расспрашивает С. о подробностях телефонного разговора, и С. ему отвечает: «По телефону меня лишь послали к черту со словами «возьмите зубную щетку и пусть из вас набьют чучело».
Детективы пишутся от конца, стихи – от главной идеи, так и об этом слове в конце сцены мы с уверенностью можем говорить как о библейском слове, которое было вначале.
«Пусть из вас набьют чучело».
Жемчужина из сокровищницы разговорного словацкого языка.
Идиома, дословное значение которой является абсурдной метафорой. Со временем она, однако, поистерлась, и сейчас употребляется только в переносном значении, когда мы хотим кого-то заставить молчать или одернуть. Когда она вертится у нас на языке, мы чувствуем себя смелыми и дерзкими – и это наполняет нас приятным возбуждением. А другой повод для наслаждения – наслаждения дословным значением этой идиомы – мы чаще всего расточительно упускаем.
Однако на этот раз Л+С этого не допускают!
Они расставляют сети своего диалога.
Они ловят в нее дословное значение абсурдной метафоры.
Они реализуют ее. И вручают зрителю как милый сувенир, который ему дарит его родной язык. Конечно же, они играют свое представление всегда и везде. У них достаточно подвижная фантазия. Они умеют поэкспериментировать с реквизитом.
В тот момент они не обременяют себя режиссерской или актерской работой над даром слова.
Они знают, что этот дар и сам по себе полноценен. И поэтому – не только в этот раз, а почти постоянно, когда идет речь о конечном успехе их выступления – они обходятся только этим даром. Обходятся тем, чем приходится обходиться поэтам.
Не хочу утверждать, что поэзия является королевой всех искусств. И даже если бы я о чем-то таком сейчас думал, я бы должен был утаить эту мысль, как некорректную – ведь я говорю не только о поэзии, но и о театре. Не только о писателях, но и об актерах. Да ведь если бы я говорил не о Л+С, а, скажем, о Болеке Поливке[2], я бы без сомнений заливался соловьем о том, как умеет мим сказать без слов то, о чем другие разводят демагогию.
Однако напрасно – когда речь идет о Л+С, нельзя не отметить то, что это не мастера молчания, а мастера слова, и при этом такие, что их представлениям может позавидовать и гордый Олимп нашей нежной лирики.
А следовательно – театр Л+С заслуживает, чтобы мы говорили о нем главным образом как о театре слова.
Говоря о театре слова, я, прежде всего, имею в виду слово правдивое. Стоило ли бы говорить о каком-либо ином?
Слово правдивое – это слово, которое способно стать действием. Оно не сообщает о существовании чего-либо – оно само по себе существует. Оно выходит за пределы искусства в жизнь.
Ну а потому, что мы живем в Словакии – под словом, которое правдиво здесь и сейчас, мы понимаем слово, которое выходит за пределы словацкого искусства в словацкую жизнь.
Значит, я не ошибся, начав эту статью именно с разбора сцены, в которой главным мотивом является музейный экспонат типичного словака.
Готовность показывать себя в роли подобных экспонатов Л+С подтверждают всем своим творчеством.
Берутся за тему словака – и пределов нет. Сцена и зрительный зал дышат в унисон. Вместе истолковывают различные аспекты общей проблемы.
Словак и другие народы.
Словак и другие расы.
Словак и религия.
Словак и наука.
Словак и политика.
Словак и алкоголь.
Словак и секс.
Словак и прошлое.
Словак и будущее.
Но главное и вечное – словак и настоящее.
И словак и словак.
Словак, который в центре Европы уже столько веков ведет свой, всегда не до конца успешный, но, вместе с тем, еще ни разу до конца не проигранный бой.
Кому-то может показаться, что Л+С коварно подмечают лишь ошибки этого словака.
Но ведь уметь говорить о своих ошибках – это уже достоинство.
А Л+С – словаки, которые обладают этим достоинством, а вместе с ними им обладают практически все их зрители. Кроме нескольких, которые не хотят иметь такое достоинство ни при каких обстоятельствах. Некоторым еще и платят за то, что у них его нет. Но Л+С и большинство их зрителей великодушны – и у них этого достоинства вдоволь и за тех, кто его лишен.
В общем, говорю вам: в этом театре самооценка народа не убивается – она здесь взращивается и обогащается.
Замечательный парадокс этого театра можно описать и по-другому: театр Л+С отражает ошибки словаков так остро именно благодаря тому, что так искусно работает с зеркалом словацкого языка.
Так что каждая их пародия на словацкую тематику одновременно с этим является одой великолепию языка, который взрастил несчастный словак за время тысячелетних попыток выбраться из своих ошибок.
Потому что только единицы у нас умеют так играть со значением словацкого слова, как Л+С!
Белки так не скачут с ветки на ветку, как они лавируют между слоями словацкого языка, его диалектами и стилями!
Голуби так не воркуют, как они умеют изъясняться словацкими поговорками!
У меня всегда вызывает смех, когда я слышу героические голоса, взывающие к тому, чтобы уже наконец родился поэт словацкой сцены. Те героические голоса, которые воображают о себе, что они – гласы вопиющих в пустыне.
Они не заметили, что эти поэты уже стоят на сцене?
Имея очи, не видят?
Имея уши, не слышат?
Пусть идут к черту и набьют свои чучела!
(1986)
(Речь на гастролях представления Милана Ласицы и Юлиуса Сатинского «Кто-то есть за дверью» 14 декабря 1986 года, опубликовано как послесловие книги «Милан Ласица, Юлиус Сатинский: Три пьесы». Братислава, Slovenský spisovateľ 1988)
Перевод: Анна Глоба
Редакция:
Виктория Щеглова
[1] Милан Ласица и Юлиус Сатинский
[2] Болек Поливка – чешский актер театра и кино, пантомим, драматург и сценарист. (прим. перев.)